|
4 | |
В отечественной историографии принято считать, что покушение на жизнь 22-летнего наследника российской императорской короны в городе Оцу дало долгосрочные негативные последствия для судьбы этой самой короны. К этому плотно примыкают несколько мифов советской пропаганды, по которым Николай II влез в войну с Японией 1904-1905 годов как в плохо подготовленную авантюру, руководствуясь личной обидой на японцев.
Как бы там ни было, нужно понимать, что к Японии, как к государству, по поводу так называемого инцидента в Оцу претензий нет и быть не может. На самой первой стадии длинной цепочки событий (то есть при покушении на цесаревича) вина японских властей была косвенной, а последовавшее за этим покаяние – искренним. Беда лишь в том, что задействовав свой легендарный этикет, они на русский вкус «переборщили». Или, лучше сказать, «пересластили».
Для начала обрисуем контекст. Император Александр III посылает наследника в полугодовое восточное путешествие – набираться внешнеполитического опыта. Его последняя остановка перед Владивостоком (возвращением на родину с другого ее края) – японские острова. Страна восходящего солнца – стремительно набирающая военную и экономическую мощь держава, чьи интересы вскорости рискуют столкнуться с российскими, так как Петербург планировал закреплять свое влияние на восточном направлении. Но это потом, а пока хорошо бы дружить.
Дружбы ищут и сами японцы, воспринимающие западного соседа как великую империю, с которой опасно ссориться. По крайней мере, ссориться сейчас, пока не проявил себя в полной мере эффект от «революции Мэйдзи» – тридцатилетнего периода великих реформ, превративших отсталую, в плохом смысле «средневековую» страну в военно-промышленного гиганта. В ходе этих реформ власть перешла от феодалов-сёгунов обратно к императору и столичной элите, сплотившейся вокруг него. Полностью закрытое государство, где исповедовались принципы японской исключительности и вредоносности всего иноземного, стало активно перенимать западный опыт и технологии.
Когда европейский научный гений и японский перфекционизм нашли друг друга, результаты оказались поразительными. Но довольными остались не все. Восстание сёгунов было успешно подавлено, но у части общества назревала концепция националистического реванша. Все проблемы списывались этими людьми на «тлетворное влияние Запада»: мол, не по-японски живем, потому и неурожай.
В Петербурге об этих опасных брожениях знали, потому к обеспечению безопасности цесаревича отнеслись очень серьезно, но в Токио заверили, что беспокоиться не о чем – ни один волос не упадет. Для принимающей стороны этот визит был очень важен – еще никогда Японию не посещал представитель зарубежной монаршей семьи столь крупного калибра, как наследник престола, тем более российского. Петербург в Токио уважали за военную мощь, а русских моряков в портовых городах выделяли за щедрость и уважительное отношение (расизм тогда был преимущественно западной модой).
Почести, оказанные цесаревичу Николаю в Японии, были сопоставимы с теми, которые оказывали самому императору. Японцам не только приказали снимать головные уборы при приближении русского гостя, но и запретили смотреть на него со вторых этажей домов – никто не должен был быть выше Николая, будто бы он особа японских императорских кровей, то есть, как считалось тогда, потомок богини солнца.
В качестве резиденции для цесаревича выделили дом одного из принцев, вложив в его переоборудование огромные деньги. Другой принц – Арисугава Такэхито – сопровождал Николая на протяжении всей поездки. В Киото, древней столице государства, к их приезду воздвигли триумфальную арку с надписью на русском «Добро пожаловать!», украсив весь город по императорскому разряду. На линии следования кортежа с дорогими гостями полицейских расставили по одному человеку на каждые двадцать метров.
Один из таких полицейских и осуществил покушение.
В тот день маршрут будущего императора пролегал от крупнейшего в Японии озера Бива через Оцу назад в Киото. Это недалеко – сейчас Оцу по сути пригород Киото, но в качестве транспорта пришлось использовать рикш, так как улицы были слишком узки для повозок на лошадиной тяге. Когда полицейский Цуда Сандзо выбежал из оцепления с намерением отрубить цесаревичу голову, Николая спасло то, что он вовремя обернулся и в итоге отделался четырьмя ранами разной степени тяжести – от небольшой царапины до серьезного рубленого пореза в лобной части головы, дошедшего до черепа и слегка раздробившего кость.
В мотивах Сандзо ничего интересного нет. Это был поступок психопата-радикала – того самого непримиримого японского националиста, полагавшего, что иностранцев можно только презирать. Почести, оказанные Николаю в Киото – средоточии японских традиций и реликвий – якобы сподвигли его на теракт. Якобы, поскольку российские свидетели, наблюдавшие за судебным процессом над Сандзо, сходились в том, что подсудимый прежде всего душевнобольной – а значит, не так уж и важно, какие у него были мотивы.
Значительно интереснее его дальнейшая судьба: руководство Японии настаивало на смертной казни, но за неудавшееся покушение полагалась вечная каторга. Зато имелась норма, по которой смертью каралось нанесение вреда тэнно (то есть императору) и его семье. Эту-то норму и призывали толковать расширенно – или, что Сандзо покусился на семью тэнно, просто не японского тэнно, или, что он нанес этим моральный вред именно японскому императору.
Однако Верховный суд решил следовать букве закона: Сандзо присудили пожизненную каторгу, где тот очень скоро и умер. В учебниках современной Японии этот случай рассматривается как пример того, как судебной ветви власти удалось сохранить свою независимость, несмотря на беспрецедентное давление.
В Петербурге, впрочем, приговором вполне удовлетворились. В своих письмах посол России в Японии Дмитрий Шевич приводил серьезные соображения в пользу именно такого вердикта. Казнь Сандзо могла спровоцировать в японском обществе всплеск милитаризма и ксенофобии, на сей раз прицельно антирусской: мол, как же можно – убить японского гражданина в обход закона в угоду иностранной державе.
А то, что извинения (с точки зрения радикальных патриотов – унижения) японских властей в связи с инцидентом в Оцу носили беспрецедентный характер, было очевидно для всех.
Еще до того император Мэйдзи в компании лучших врачей страны срочно выехал на поезде в Киото, где Николай восстанавливался от ран. Цесаревич заверил, что претензий к Японии не имеет, но удовлетворить просьбу императора и продолжить свой визит не смог: в Петербурге наследнику предписали срочно возвращаться на родину.
Остаток визита прошел на борту «Памяти Азова», который, пока крейсер не снялся с якоря, посетили с визитом самые высокопоставленные гости, включая, как было сказано выше, императора. Там же чествовали двух рикш, скрутивших террориста – Николай вручил им ордена Святой Анны, а Петербург обеспечил солидную пенсию. Параллельно российский борт буквально заваливали подарками, среди которых была сделанная в японской традиции кукла Моороки Омацу – гейши, с которой цесаревич общался в ходе своего турне. Сейчас эта кукла хранится в Кунсткамере.
Другими словами, японцы готовы были разбиться в лепешку, лишь бы компенсировать досадный инцидент. Пока не выяснилось, что раны цесаревича не слишком опасны (что, впрочем, относительное понятие – дело происходило в допенициллиновую эпоху), в Токио серьезно опасались войны с Россией, поэтому и пошли на столь беспрецедентные для местной дипломатии шаги.
Те же японские министры, кто добивался казни для Сандзо, отговаривали императора от посещения русского корабля как чрезмерной и опасной меры, но тэнно счел его своим долгом.
Что до русского цесаревича, инцидент в Оцу стал одним из тех случаев, которые наглядно показали отличия Николая, как человека, от Николая – государственного деятеля. Будучи наследником престола, он выразил то благородство, которое предписывал его статус. Принял все извинения, расписался в уважении к японскому престолу и приязни к японскому народу, поднял тост за здоровье тэнно и писал в благодарственном письме, что его визит «ничто не омрачило».
Еще во время самой первой перевязки Николай, затягиваясь папиросой, заявил: «Это ничего, только бы японцы не подумали, что это происшествие может чем-либо изменить мои чувства к ним и признательность мою за их радушие».
Однако Николай, как человек, был все-таки оскорблен. По свидетельству Сергея Витте, категорического противника будущей русско-японской войны – инцидент обеспечил резко негативное отношение цесаревича к японцам, тем более, что головные боли, как последствие ранения, преследовали его до конца жизни.
Подданных тэнно, по словам все того же Витте, он называл «мартышками».
Из этого, как ни крути, достоверного свидетельства, а также из фразы министра-ястреба Вячеслава Плеве о «маленькой победоносной войне», и растет миф о том, что став императором, Николай втянул неподготовленную русскую армию в японскую авантюру, перепутав личную шерсть с государственной.
В реальности у императора не было выбора – втягиваться или не втягиваться, поскольку войну начали японцы, напав на русскую эскадру у Порт-Артура, а затем осадив сам Порт-Артур и перерезав его сообщение с большой землей. Более того, Россия к этой войне активно готовилась, развивая дальневосточный флот и логистику снабжения, а император прекрасно осознавал ее неминуемость – Япония перешла к активной экспансионистской политике и клинч с ней на востоке не предполагал другого решения, если не рассматривать полную капитуляцию.
Проблема для России, как государства, была в том, что император не ускорил эту подготовку тогда, когда это казалось необходимым. Одна из причин – презрительное отношение к японцам. Николай просто не верил, что они посмеют напасть первыми.
Он вынес это ошибочное мнение из того, как ему показалось, подобострастия, которое проявила японская сторона, принимая его в гостях и чистосердечно пытаясь компенсировать инцидент в Оцу.
«Пересластили», как и было сказано.
Последствиями этого стали болезненное поражение России в войне, первая русская революция и представление о японцах как о крайне хитрой, подлой и изворотливой нации, которое господствовало в нашей стране в первой половине прошлого века.
--
Лев Каплан